«Нас учили мыслить»: ростовчанка Алла Гончарова рассказала, как за 56 лет изменилась медицина, и поделилась секретами долголетия

Общий непрерывный стаж ростовчанки Аллы Гончаровой в медицине – 56 лет, с 1962 по 2018 годы. У нее двое детей, две внучки и два правнука. «Блокнот Ростов» приурочил интервью с Аллой Ивановной к Международному дню пожилого человека, который отмечается в октябре, и расспросил ее о выборе профессии, самых ярких случаях из практики и о секретах долголетия.

Родилась я 19 июля 1938 года в городе Ростове-на-Дону. На время войны мы с мамой эвакуировались к родне в Тамбовскую область. Условия жизни были тяжелые, голодали, ели лебеду. После войны вернулись в ту же квартиру на Профсоюзной, неподалеку от вокзала. Слава богу, дом не разбомбили.

В школу пошла в восемь лет. Тогда было трудно собрать ребенка в школу, вообще одеть. Шапок не было, платки завязывали. В школу шли неподготовленные: тогда даже мысли не было подготавливать детей. Приходили и с нуля начинали учиться читать, считать и писать. Доучилась до восьмого класса, уже стало лучше, никакого голода не было. Цены снижались. Первое, на что Сталин отменил карточки, – на мыло и сахар. Можно было прийти в магазин и купить килограмм! Учебу с девятого класса сделали платной, 150 рублей в год. Родители заплатили, и я окончила десятилетку с серебряной медалью. И поступила в мединститут. С золотой медалью поступали автоматом, а с серебряной был один экзамен, почему-то физика. 

Алла Ивановна, расскажите, как вы решили идти именно в медицину?

Когда я училась в школе, у меня была склонность к преподавательству. Я была старостой, и учительница часто сажала меня на свое место, когда выходила из класса и давала задание. И мне очень нравилось, собиралась стать педагогом. 

Но так получилось, что к нам приехал знакомый рентгенолог, который в мединституте проходил повышение квалификации. Он остановился у нас, ходил каждый день учиться и приносил снимки. А я-то смотрела, и мне понравилось. Задавала вопросы, а он рассказывал. 

Я поступила на лечебный факультет, еще были педиатрический и санитарно-гигиенический, учились все вместе шесть лет. Группа у нас была 25 человек: 9 мальчиков и 16 девочек. На лекции ходили в халатах. Окончила в 1962-м году. А еще в качестве специализации мы ходили в кружки: будущий муж – в хирургический, а я – в акушерский. Когда мы оканчивали институт, всем давали распределение. В комиссии сидели наши профессора и те, кто хотел взять себе молодых специалистов. Там была и представительница Красноярского края, которой важно было взять чету, чтобы приехали сразу два специалиста, и она выбрала нас с супругом. Мы и поженились для того, чтобы не расставаться при распределении.

С будущим мужем вы познакомились в институте?

Да! Николай был прекрасным хирургом, ни разу по его вине пациент не умер. Ранения легких, например, оперировал, прободные язвы тоже. И меня научил аппендицит делать.

Он даже дома на стуле тренировался вязать узлы. При операциях, когда больной под наркозом, нужно действовать как можно быстрее и качественнее, чтобы шов не развязался. Преклоняюсь перед теми, кто это умеет.

А еще он был универсальным донором, с первой отрицательной группой крови. Иногда за ним ночью могли послать, когда нужно было срочное переливание роженице.

Он умер в 58 лет из-за сердечной недостаточности.

А сколько вы обязаны были отработать в Красноярском крае?

Три года. Приехали – тайга, красота, снег! Нам дали сразу квартиру в доме из бруса. И 12 лет мы там прожили, хотя сначала я лила слезы и хотела уехать в тот же день, когда истечет срок. Там я родила сына и дочь.

Мы обслуживали тех, кто валил лес и отправлял его в Японию, и сами считались работниками Леспромхоза. Там были льготы и высокая зарплата: если здесь платили 80 рублей в месяц, то там – 360. Мы откладывали и купили новую машину без всякого блата. Заявку рассматривал профсоюз: чего ж не дать медикам? 

Там люди были очень здоровые. В поселке, где мы жили, покупали молоко, масло и творог у одной хозяйки, брали яйца. Их могли пить сырыми без страха, молоко тоже не кипятили. Когда собирались с местными, угощались, я боялась набрать вес, а мне говорили: «Да ешь, пока рот свеж! Время настанет – сам увянет». 

Но вы не стали акушеркой?

Когда мы приехали, этого места там не было. И мне сказали: либо терапевтом, либо фтизиатром (там был туберкулез). И я стала работать терапевтом.

В какой-то момент там не было рентгенолога, и меня попросили совмещать, потому что случались переломы и никто не мог посмотреть и описать снимок. И я подумала: они же мне навстречу идут, машину дали, соглашусь. 

Но у них оказался плохой аппарат, я получила дозу облучения, лейкоциты сильно упали, была сильная слабость. И меня положили в отделение токсикологии краевой больницы, спала целыми днями. Воздействие прекратилось, и костный мозг снова стал вырабатывать лейкоциты как положено. 

В Ростов мы вернулись, когда тяжело заболел отец мужа, и унаследовали его дом в Нахичевани, где я живу по сей день. Была терапевтом в больнице, потом, когда официально вышла на пенсию, перешла в функциональную диагностику в поликлинике.

А расскажите, пожалуйста, о самых памятных случаях из вашей ростовской медицинской практики.

Когда я работала в больнице №6 на 45-й Линии, она была скоропомощной, к нам привозили пациентов, и в определенные дни месяца мы круглосуточно дежурили. Часто людей приходилось спасать. Бывают такие приступы бронхиальной астмы, которые ничем не снимаются. Мы все делаем как положено, колем гормоны, но ничего не получается. Ночью привезли молодую девушку, капельницу поставили. Лежит в приемнике, но эффекта нет, и я вижу, что ее потеряю. Такой страх был, и я позвонила в слезах дежурному в горздравотдел. И такое я, видимо, произвела впечатление, что мужчина прислал откуда-то другую скорую, и ее перевезли в реанимацию пульмонологического отделения. И там ее спасли. Когда она поправилась, пришла с матерью с огромным букетом цветов. Этот случай меня потряс, потому что можно потерять юного человека.

Еще был случай в мое дежурство. Прибегают молодые родители с двухлетним ребенком, который орет. Я им говорю, что мы не занимаемся детьми, а они отвечают: «А куда мы его?». Смотрю: обварился кипятком, опрокинул на себя чайник, вся грудь и ручки были сожжены. Я знаю, что нужно обезболить, но какую дозу? Звоню в хирургию, они уточнили, какой возраст и вес, и подсказали. Я обезболила, и его переправили в ожоговое отделение. 

А в Красноярском крае мы как-то приняли роды у соседки, это был ее третий ребенок. И она его Колей назвала.

За те полвека, что вы проработали в медицине, как она изменилась, на ваш взгляд?

Мы учились в анатомичках. Рассматривали на трупе сосуды, видели воочию. Показывали бляшки на сосудах, инфаркты. А сейчас больше учат на плакатах.

Раньше без вскрытия тела не выдавали. Отправляли их в морг, оттуда звонил патологоанатом: «Девочки, я вас жду, не начинаю. Если не придете – буду звонить главврачу». И шли всем отделением: мой пациент, допустим, умер, и мы обязаны были видеть, что там, совпал диагноз или не совпал. 

Сейчас, в интернете, например, блогеры рассказывают о бляшках. И я понимаю, что она в глаза эти бляшки не видела. 

Когда была лучше медицина? Однозначно сказать нельзя. Но учили, я считаю, лучше тогда. Тогда с первого дня учебы выше была ответственность. Нам сразу говорили: за вами стоит прокурор, каждая смерть могла расследоваться, родственники могли заявить, что неправильно лечили. 

И потом, нас учили мыслить. Диагноз-то так просто не поставишь. Пневмония похожа и на бронхит, и на рак, и на кисту, и множество других болезней. И ты должен каждый из вариантов рассмотреть, рассуждать и сам себе доказать, что у пациента именно воспаление легких. 

Нас учили, например, как уложить больного, как расположить руки, чтобы ощупать печень, почки. Сейчас это не делают. Учили на слух распознавать пороки сердца, сейчас их диагностируют только на УЗИ и МРТ, а мы слушали шумы трубочкой. Преподаватель спрашивал: какой вы шум слышите? Систолический? Диастолический? Сейчас в этом плане, конечно, легче. 

Сейчас и звуковые датчики есть, и исследование с контрастом, а тогда ничего этого не делалось. В наши дни гораздо легче поставить диагноз.

Еще просим вас поделиться секретами долголетия. Что вы как медик могли бы рекомендовать?

Основные истины все знают: питание, физическая нагрузка, меньше стрессов. Но я на первое место ставлю генетику, ее надо учитывать. Например, мне в возрасте 60 лет диагностировали диабет, как и моей матери. 

В каждом существе заложена программа. У цветка программа, у кошки программа. И у человека программа заложена в ДНК. От осинки не родятся апельсинки, но все равно мы не отштампованы. Глаза у нас разные, волосы разные, и организм у всех разный, но нужно оглядываться на возможные слабые места. Мне раньше надо было ограничить углеводы, добавить физкультуру, ее я советую всем. Не обязательно спорт, огород – тоже движение. 

Что касается онкологических заболеваний, если бы жизнь искусственно продлевали до 100, до 150 лет, рак бы развивался у всех. С возрастом вероятность онкологии сильно возрастает. Раковые клетки есть в каждом организме, но в норме иммунитет их постоянно уничтожает. 

Кто-то умирает от инфаркта, от того, что сердце износилось, но в его теле онкология тоже ждала своего часа. 

Я пью кофе лет 30. И что мне сделалось? Не вредно, если вы утром или в обед его пили, на ночь не надо. Я пью один раз в день, иногда два. Все прекрасно, желудок не болит. Но мы пьем качественный натуральный, сами мелем и варим. Все пьют: дочь, зять, внучка. Насчет того, что повышает давление, – надо смотреть, каков организм. 

В алкоголе и еде важна умеренность. Никакого самогона, а красное вино – пожалуйста. Еду всякую ешьте. Если клонит в сон – даже днем стоит прилечь на 15 минут, организм восстановится. В остальном ориентируйтесь на свой организм, сколько сна вам достаточно. 

Жить нужно так, чтобы во всех начинаниях был баланс.